[Эмиль]

Писать надо очень быстро, хех) Времени, когда я в адеквате, у компа, у меня свободны обе руки и нет дел более срочных, стало не слишком много. Не то чтобы свободного времени вовсе нет - но такого, чтобы отвечало всем этим параметрам...

Шоколад стал моей первой пищей за эти два дня, а под эпидуралкой я пару часов поспала. В палате был полумрак, Сашка держал меня за руку и помогал переворачиваться с боку на бок (нижнюю ногу я переставала чувствовать, верхнюю - начинала. Ощущение немного настораживало: было бы спокойнее не чувствовать обе), родители в чате присылали мне котиков, какие-то ощущения начинали пробиваться - не болезненные, но интенсивные. Тут анестезия закончилась, а новой мне не выдали, потому что в родах следовало иметь больше чувствительности и контроля над телом (звучало логично, пока в очереди на узи я не поболтала с девушкой, которая рожала с обезболиванием всю дорогу. А что, так можно было, подумала я мрачно. Ну то есть нет, все ясно: с анестезией приятнее с точки зрения личного комфорта, без нее правильнее в том ключе, чтобы все остались живыми и здоровыми).
Потом был довольно острый момент: глубокая ночь, свои ощущения я сопоставляю с интернет-руководствами и опознаю как потуги, все более болезненные и интенсивные. Я знаю, что тужиться до полного раскрытия этой их шейки матки не стоит, потому что разные жуткие последствия, а полное ли оно - черт его знает. Сашка непрерывно разминает мне поясницу и это здорово помогает держаться; отпускать его на поиски врача хоть на минуту мне отчаянно не хочется. Врач, как я полагаю, где-то спит, а акушерки заходят редко (по каким-то репликам издалека у меня складывается впечатление, что это отчасти оттого, что я контрактник и в некоторой мере вне их зоны ответственности). Мне больно, но не страшно и не плохо: я считаю, что в целом все под контролем. На схватках я начинаю вопить (хотя вообще тут не очень вопят: всю дорогу в полуневидимых соседних палатах успешно рожают женщины, ограничиваясь несколькими короткими вскриками, которые довольно быстро сменяются младенческим плачем), а потом успокаиваю Сашку в том ключе, что делаю это не столько потому, что жуть и невыносимо, а чтобы кто-нибудь наконец зашел к нам и сообщил, как обстоят дела у меня внутри. В какой-то момент к нам наконец заглядывают, и теперь мы сидим втроем, с сонным врачом вместе (кажется, он сидит на том же фитболе, на котором я прыгала в более подвижные времена. Полтора раза я не слишком настойчиво предлагаю перейти к кесареву сечению, потому что ребенок без вод больше восьми часов. Мне говорят, что все по плану и норма чуть ли не до шестнадцати. Я не настаиваю.
Сами роды - это немного суеты. Мы выгоняем Сашку; хитрая кровать трансформируется во что-то более подобающее, включается больше света, вызывается акушерка. Я старательно тужусь по инструкции и Интернет-руководствам, это неплохо отвлекает от боли (или я уже не помню эту боль - она и в самом деле уходит из памяти почти сразу). Врач с акушеркой, которых я наблюдаю не с самого привычного ракурса, спокойно обсуждают, пройдет или нет - а потом мне без объявления войны делают эпизиотомию, и это дико больно: первый и последний момент, когда я не вполне контролирую себя. Разрезы тут же поливают анестетиком, который страшно жжется (потом его же используют при наложении швов, а я сопоставлю ощущения и подумаю - а нельзя ли было использовать его до вот этого всего? Хотя, может, он чисто по открытым ранам, как знать), я ору и пытаюсь отползти, мне кричат, что осторожнее, у меня же там ребенок на выходе, я пытаюсь объяснить, что не могу - а потом анестетик действует, все становится подконтрольным и переносимым и я рожаю буквально на следующей схватке. На какое-то время все переключаются на ребенка и можно, наконец, выдохнуть.
Первым делом я интересуюсь, как там ребенок и все ли в порядке - не вполне из беспокойства, скорее от понимания, что это важно. Мне не отвечают, но скоро подол моей ночной рубашки поднимают и мне на живот плюхается что-то тяжелое, скользкое и теплое. Ребенок, осознаю я, так надо в новой гуманистической системе, осознаю я. Хороший признак - значит, младенец достаточно здоров, чтобы не требовалось спасать его прямо сейчас. Потом его забирают и несут осматривать. В сравнении с тем, что было, мне становится почти хорошо. Я провожу ревизию ощущений и решаю, что это не «больше никогда!» - но, пожалуй, в гипотетический следующий раз только кесарево.
На какое-то время от меня отстают; я лежу, дышу и наблюдаю за осмотром ребенка через плечи акушерок и собственные раздвинутые колени, а иногда в отражениях разных поверхностей. Вижу какими-то фрагментами: руки, ноги, цвет скорее красный, чем синий...
В этот момент мне казалось, что эпический квест закончен и роды были некой самоцелью, а натуральный младенец, о котором мы с Сашкой не представляли себе вообще ничего, скорее побочный его продукт. И тем не менее вот он, и уже совсем скоро надо будет как-то разбираться, что с ним делать. Сашку ненадолго пускают посмотреть на ребенка, а потом выгоняют снова; я показываю ему большой палец и вяло переживаю о том, что со своего ракурса он может увидеть что-нибудь психотравмирующее.
Потом ребенка уносят в интенсивную терапию и возвращаются ко мне: надо родить плаценту (быстро и на удивление безболезненно. Краем глаза я вижу ее; выглядит как что-то типичное с прилавка в мясном магазине. Не ужас, но есть ее или делать что-то из схожих экзотических практик я бы не стала) и наложить швы. Процесс болезненный и небыстрый: меня заверяют, что анестезия снова идет, я - что тем не менее чувствую все как родное. Мой врач беззлобно сообщает, что там же местами не больно и если я не буду дергаться, все закончится быстрее; я говорю ответный беззлобный спич о том, что после всего, что между нами было, в "не больно" от него я не верю и вообще нам всем было бы проще, если бы перед очередной внезапной штукой он предупреждал и делал все чуть-чуть медленнее. Швов как-то чертовски много.
Пара часов проходит спокойно: меня никак не могут перевезти в палату, я расслабленно валяюсь на каталке, цепляюсь за Сашку и общаюсь с акушерками (они очищают родовую, кажется) про то, что вот еще двоих привезли с полным раскрытием - везет же людям!.. Пока не приходится двигаться, все довольно радужно. Не помню, пыталась ли я уже чатиться, но совершенно не исключаю. В палате, часа через четыре, чатилась точно.
Периодически приходит какой-нибудь медик, чтобы надавить мне на живот и получить порцию кровищи - но это, типа, в порядке вещей, хотя к третьему медику здорово мне надоело (я как-то не ожидала, что предполагаются всякие малоприятные пугающие манипуляции помимо родов. Хотелось, чтобы это все закончилось и началась эра, не предполагающая внезапных медицинских вмешательств).

Первые дни я помню довольно хорошо.

У меня одноместная палата; на блок из двух таких палат приходился туалет и душ. Первая медсестра, очень красивая, была каким-то стальным ангелом от реабилитации: я еще толком не встала на ноги, а она уже угрожала мне катетером в случае, если не удастся сходить в туалет в ближайшие три часа. Я ощущала себя монстром доктора Франкенштейна, о туалете даже думать было жутко, как и обо всем ниже пояса. От перспективы каких-то действий с этим всем меня начинало колотить, так что я твердо решила врать (в итоге это не стало проблемой, но еще нескоро каждый поход перестал быть Событием, для которого нужно собирать волю в кулак, а после которого - приходить в себя). Вообще я была жизнерадостная, но дохлая - все болит, голова кружится, перед глазами светящиеся точки, а мир вокруг дружелюбен, но устроен страшно неудобно для таких инвалидиков. Мне больно было смеяться и кашлять, а сморкаться так совершенно нестерпимо (хотя казалось бы, где насморк, а где мои швы), и в первый день я натыкалась на эти неожиданности опытным путем. Стоялось мне так себе, сидеть вовсе не стоило, и на любые движения и перемещения это накладывало изрядные ограничения: вставать с кровати, например, приходилось хитрым полубоком, есть стоя или полулежа на боку и вообще (сейчас, когда я снова могу сидеть, жизнь заиграла новыми красками. Например, я могу сесть в кровати и взять из колыбели ребенка, а какое-то время это было вовсе неосуществимой задачей или требовало массы неудобных телодвижений). И это при том, что все было организовано наиболее благоприятным и гуманным образом: со мной постоянно был кто-то из родных, медсестер можно было вызвонить по телефону, распечатанному на стене, еду приносили прямо в палату и оттуда же забирали посуду. Но каждый день все равно состоял из насыщенного превозмогания, роль эпических квестов в котором играли штуки вроде "расчесаться", "встать, дойти до стола и съесть завтрак", "дойти до поста и взять еще пеленок"... Все было в целом как при родах: хорошо, местами весело, но очень больно.

Ко мне приехали родители, Сашка, его мама - им приходилось сменять друг друга, потому что пускали только двоих посетителей. Восстановление шло быстро: если в начале дня родители практически носили меня до туалета, то к вечеру с Сашкой и его мамой мы меееедленно дошли до интенсивной терапии (маршрут я выбирала с таким учетом, чтобы пройти мимо поста пугающей медсестры. Для усыпления ее реабилитационной бдительности я выпрямлялась и принимала бодрый вид) на другом этаже и посмотрели на ребенка в прозрачном ящике. Младенец был вполне младенческого цвета, с темным пухом на голове и в повязке на глазах, с маленькими длинными пальцами и крошечными ногтями - совсем как настоящими. На ящике пока было мое имя. Известие, что сегодня мне ее не выдадут, вызвало у меня скорее облегчение: пусть жалко было оставлять ее там одну, я еще не чувствовала в себе сил браться за родительство.

Несмотря на непосредственное участие во всех стадиях ее появления на свет, я как-то не осознавала - гм, причинно-следственной связи во всей полноте. Мне казалось, что все развивалось как в Симс: вот ты выбираешь опцию "зачать ребенка" и получаешь системное сообщение, что все успешно, вот ходишь с животом, вот непродолжительное время маешься, а потом живот пропадает и вместе с новым системным сообщением из воздуха сам собой возникает младенец. В то, что это новое существо возникло из моего чрева и плоть от плоти, верилось слабо.

В статьях о родительстве меня некогда удивила резонная, в общем, мысль, что любовь к ребенку не возникает с первого взгляда, как Запечатление у Энн Маккефри. Еще до беременности я спрашивала подруг, когда они поняли, что хотят завести ребенка, и о природе этого ощущения. Сейчас - о любви к ребенку и времени ее возникновения. Разлет получался от трех месяцев (стойкое теплое чувство) до полугода (до того - послеродовая депрессия с моментами ненависти). И от родителей и Сашки не в меньшей степени, чем от меня и маленькой Инночки, зависело, что я ощутила это уже в месяц: мне практически не нужно было отвлекаться на панический ужас начала родительства и мучительное превозмогание ради бытовых вопросов. Не то чтобы это вовсе обошло меня стороной, но было сведено к необходимому минимуму.
А про Инночку таки дальше.